Том 4. Рассказы для больших - Страница 26

К оглавлению

— Еще есть одна «Трансваль», знаете?

— Нет.

Трансваль, Трансваль — страна моя,
Горишь ты вся. в огне.
Под деревом развесистым
Задумчив бур сидит…

— Подождите, Дуня! Что такое «Трансваль»?

— Это так, зря, без внимания.

— Как без внимания?

— Почем я знаю! — Дуня переглядывается с подругой и обе фыркают.

— А бур, кто же это такой?

— Насмехаетесь вы, я сказывать не стану…

— Совсем не насмехаюсь. Интересно только, как же вы это поете и не знаете что.

Надулась. С трудом успокоил ее и кое-как объяснил, что такое Трансвааль и бур, но на девушек это произвело так же мало впечатления, как авиация на Коровина. Я стал осторожнее и критических замечаний больше не высказывал.

Игнат вдруг заглянул в дверь и поманил меня. Я подошел.

— Чего вам?

— Вы им, барин, на полушалок дайте, они и не такие песни вам докажут…

— А какие же?

— Хи-хи! — Он весь сморщился и захихикал — веселые есть, убей Бог!.. Они знают:

Дед и баба разговлялись: Ели кашу с молоком…

Следующие две строки, которые он выдавил из себя, захлебываясь от смеха, были совершенно неожиданны и нецензурны.

— Таких мне не надо…

— Не надо? Я думал, интересуетесь. Еще хотел вас спросить: пятаков старинских не возьмете ль? Катерининские… У меня много!

— Откуда у вас?

— Да так, жена держит. От ломоты очень помогает, ежели воду с них пить. Да куды их столько? Я бы десяточек продал, она не узнает.

— Нет, не надо. А от ломоты вы бы лучше у доктора полечились, больница рядом. Вы сколько лет сторожем в школе?

— Шешнадцать.

— Грамотны?

— А то как же!

— Вот видите! А настойку на пятаках пьете.

Игнат озадачен: — Что ж, что пью? Многие пьют… Так не возьмете?

— Нет, не возьму.

Возвращаюсь.

— Чего это он вас звал? — спрашивает Дуня.

— Так… Пятаки старые продать хотел.

— Купили?

— Нет, не купил.

— Куды их, старые-то! Новых бы поболе было.

— Что ж бы вы с ними делали, если б много было?

Дуня быстро переглядывается с Сашей.

— Смеетесь? С деньгами и дурак умный. В город бы уехала, вот что.

— Разве здесь плохо?

— Здесь… Чего здесь делать — вшей кормить, что ли? — грубо обрывает меня Дуня. — Замуж сбудут. Мужа на шахты, меня в хомут… Не видали, что ли, сколько здесь баб вроде монашек? Мужа нет, а с кем хошь за грош…

Саша еще ниже склоняется к станку и дергает Дуню за подол.

Пауза.

— Ну, что же, продиктуйте еще что-нибудь, — робко прошу я.

— Пишите:

Из-под дуба, из-под вяза,
Из-под липовых кореньев…
Из-под липовых кореньев
На мое ли разоренье…

Ах, какая песня! Но следующая была, как удар по уху, — шедевр армейско-базарной сентиментальности: об «ахвицерике молодом», который «ножкой топнул, ручкой хлопнул по белу Машу лицу». «Очень, стало быть, лихо хлопнул!» — восторженно объяснила Дуня. Записал еще и еще, и все прекрасные песни были деревенские, а все бессмысленные или хамские были городские, разве кроме «Коробушки» и еще одной, двух.

Так вот что поют они по вечерам, раскачивая нехитрые, но неуловимые мелодии с необыкновенной быстротой, или тягуче и хрипло повышая их до пьяного крика… Я бы записал еще, но Игнат стал в дверях, расставив свои кривые ноги, потом пришел маляр, который красил в школе крышу, и тоже застрял в дверях, заглянула в окно мимоидущая баба и завязла в нем с раскрытым ртом. Пришлось уйти, да и Дуня застыдилась и замолчала.

Я долго сидел на скамье у школы и перечитывал свои песни, скажу правду, не менее горячо, чем Верлена. Так вот как «они» чувствуют природу…

Ветер-ветерочек, ветер тоненький голосочек…

А вы, милорд, жили бок о бок и думали…

— Здравствуй, милай!

Подымаю голову: ах, это сосед!

— Здравствуйте.

После того злополучного вечера он сегодня в первый раз со мной поздоровался.

— Ну что, как порешили?

— Это насчет хуторов-то? — Сосед уныло плюет наземь. — Шут их знает! Не пожелали сперва, да член урезонил. Согласились… А теперь ходят, ругаются.

— А вы-то сами довольны?

— Мне что. Куда люди, туды и я.

— Как же так? Если все так будут говорить, то и схода не надо.

— Кто его знает, може и не надо. С весны нам переселяться, пособие дадут — на много ль его хватит? Избы у нас все больше кирпичные, вот горе! Сруб перевезешь, а кирпич станешь разбирать — побьешь половину. Опять же овцы. На хуторах, брат, шабаш! Теперь самый бедный, как я, скажем, овцы три либо пять держит… Общество.

— А вы в хлеву держите, как… в Германии, — спотыкаюсь я.

— В хлеву… А кормить чем? Теперь, скажем, выгон да овраги…

— Клевер сейте, — авторитетно советую я, — семена земство даром дает. Чего лучше! Управляющий в экономии обходится же без выгона.

— Обошелся! С этого самого клевера два теленка у него поколело, — злорадно сообщает он.

— Обожрались, может быть?

— Там с чего, это дело не наше, а клевер-то вот и оказался!

Увы, через триста лет будут помнить в селе только этих двух телят и не вспомнят ни об одном, кому этот клевер был питательней рыбьего жира.

— Ни к чему все это, барин… Вон после Харитона баба осталась. С похорон пришла, полведра купила, четверть на угощение, а другую четверть тут же гостям и продала. Нашла себе занятие, теперь живет… ничего. Так-то! — прибавляет он злобно, точно возражая кому-то, и отходит прочь.